Достояние павших  - Сергей Малицкий

– Тут очень много работы, – заметил Тис.

– Ну, – закряхтел, выбираясь из-за угла цитадели, Тид, – не так, чтобы много, но хватает. Фундаменты-то все на месте. Но работа важная. Понимаешь, ожить должна и эта равнина, и местные лестные угодья, да и тракт. Знаешь, как говорят? Была бы кость, а мясо нарастет. Так вот, косточкой здесь как раз и будет вот эта крепость, а если быть точнее – то острог. Думаешь, Брайдем от большой тоски отправился в Тимпал? Вот как раз об этом и будет там говорить. И еще о разном… На, пожуй.

– Вы словно к войне готовитесь, – заметил Тис, глотая кислые листья, от которых если боль и не уменьшалась, то в голове точно становилось яснее. – Мы же в самом глухом углу Арданы. С этой стороны и врагов никаких нет. Имни из Бейнского леса наружу и носа не кажут. Последние войны между арданскими королевствами уже забылись, потому как и ветераны их все давно от старости перемерли. Ближайшие напасти могут быть или со стороны диргов, или со стороны пиратов. Но до диргов две-три тысячи лиг, а пираты на море, да и то… Чего мы боимся?

– Чего мы боимся? – переспросил Тид, принимая у Тиса уздцы Птички и отводя их вместе со своей лошадью к засохшей яблоне возле дальней стены. – Понимаешь, парень, это долгий разговор, не готов я пока к нему. Но если честно сказать, то боимся мы того, что сейчас тебе болью взгляд застит.

– Меня что ли? – хрипло спросил Тис.

– Нет, – отмахнулся Тид. – Чего тебя бояться, ты же ребенок. Тебя жалеть надо, воспитывать, беречь, любить даже. Веришь, больше половины воспитанников – сироты. Не у всех такое лихое детство, как у тебя, но многие нахлебались такого, что даже бывалым воинам, что стерегут Стебли, и не снилось. Понимаешь, ребенок – как цветок. Без любви он, как цветок без солнца. Добро еще, если выживет в тени, ветви расправит, хилый, а все одно цветок. А если он в бурьян обратится? Если колючки ядовитые по стеблю пустит? Дурманными ягодами украсится?

– И вымахает выше человека? – усмехнулся Тис. – Плохое сравнение. Если что-то вырастет в ядовитый дурман, значит, и семена были от ядовитого дурмана.

– Это точно, – хмыкнул Тид, вытаскивая из седельной сумки моток веревки и пергамент. – Ты, прости меня, парень, но нелегко мне с тобой говорить. Вроде, вижу перед собой мальчишку, а говорю со стариком. Не совпадает что-то.

«Не совпадает», – прошелестело чужим голосом в голове Тиса.

– Смешно, – покачал головой Тид. – И зовут нас похоже. Ты – Тис. Я – Тид. По молодости я собственное имя не любил. Короткое оно какое-то. Твое протянуть можно, а мое только обрубить – Тид.

«Только обрубить», – отозвалось что-то в голове Тиса.

– Давай-ка, приятель, займемся делом, – вздохнул старик. – Больших усилий оно не потребует, а время заберет. У меня тут пергамент, я на нем уже примерно набросал план крепости, осталось только веревочку растянуть, да пометить, где сколько локтей. Можно было бы и шагами померить, но мои шаги уже не те, а твои малы пока для мерки. Держи этот конец, да примечай, сколько лоскутов на веревку нанизано между мной и тобой. Каждый лоскут – на два локтя. Сейчас все замерим, запишем, потом отдадим Синаю, он все перечтет, и тогда нас никакие слайбы не обманут!

«Не обманут», – услышал едва долетевшее откуда-то Тис и взял из дрожащей руки старика конец веревки.

– Сюда, – позвал мальчишку Тид. – Начнем с той стены, что вдоль воды. Потом ту померяем, а там и до моста доберемся. Поверь мне, тут еще и рынок появится, и дома. Славное место. Когда-то тут так и было.

«Так и было», – услышал Тис и стал послушно ходить за стариком, вставать, где он укажет, считать лоскуты ткани, закрепленные на натянутой веревке, и сдерживать судороги, которыми от боли начинало сводить его руки и ноги. «Боль можно перетерпеть, – шептала ему мать. – Главное, не пытаться ее разглядеть, почувствовать, распознать. Боль понятая, прочувствованная, боль с подробностями – в разы сильнее, чем просто боль. Не старайся знакомиться со своей болью, к незнакомой боли привыкнуть легче. Не вглядывайся в нее, отодвигай. Понимаешь меня, малыш?» Что он мог тогда понять? Речь-то шла о коликах в животе из-за того, что зеленое яблоко съел. И о коротком времени, пока снадобье подействует. Что мать могла понимать о боли, которая больше самой высокой горы и вся целиком помещается внутри тебя? Что она могла знать о боли, которая живет с тобой год? Как удержаться от знакомства с ней? Как запретить себя молить ее о пощаде? Как скрыть слезы, которые продолжают литься даже тогда, когда уже и глаза высохли? Или и у нее была своя собственная боль? О чем она спрашивала Глика? Были ли у Файпа шипы на ладонях?

«Помнишь мама, – подумал Тис, – как ты учила меня читать мысли? Я уже умел терпеть. Умел не издавать ни звука, укрывшись в свой корзине. Умел прятаться, чтобы никому не попасться на глаза. Да и набрасывать на себя пелену, и делать полшага в сторону – тоже умел, хотя ты и говорила, что это у меня в крови, и учить не пришлось, лишь направить и выстроить. Помнишь, как ты радовалась, когда я смог уловить, что ты просишь меня, не говоря ни слова, подать тебе нож? Обняла меня, расцеловала, закружила вокруг себя. Очень удобное умение, можно переговариваться, когда рядом мытарский дозор или еще какая опасность. А можно подслушать твои мысли. О чем ты думала чаще всего? О том, что из этого милого и любимого существа может вырасти демон. Страшный демон, на которого не будет управы, поскольку зачат он демоном».

«Все просто, – прозвучало в голове у Тиса. – Воин не выбирает, за кого ему сражаться. Он встает в ряды войска по зову крови, по родству, по законам чести и доблести. Ты наш».

– Чей ваш? – спросил Тис.

– Ты с кем говоришь? – обернулся Тид.

– Ни с кем, – согнулся от боли, стиснул ладонями виски Тис. – Это всего лишь… боль.

«Это всего лишь боль, – прозвучало в его голове. – Вот она есть, а вот ее нет. И остается только сила».

Он открыл глаза. Перед ним стоял, сдвинув брови, Тид, а за его спиной зеленела весенней травой и листвой Рэмхайнская пустошь. Прекрасная земля, которой нет предела. На которой пока никого нет, но рано или поздно заживут мелкие, никчемные людишки, не подозревающие, что их удел – рабская участь тяглового скота. Эта холодная вода в реке – для него, Тиса. И эти равнины – для него, Тиса. И эти леса – для него, Тиса. И это небо, и все что под ним и даже то, что за ним – для него, Тиса. По праву родства, по праву крови, по праву силы.

– Что с тобой, парень? – спросил Тид.

«Всего один шаг, – негромко засмеялся голос. – Всего один шаг и один удар. И ты вернешься в ту колыбель, в которой должен был вырасти. Унесен, украден в чреве женщины, которая недостойна тебя».

Недостойна тебя.

Мама.

– Иди прочь, – процедил сквозь зубы Тис.

– Ты никуда не денешься, – засмеялся вставший дымным столбом Олс. – Ты мой.

– Иди прочь, – повторил Тис, хватаясь за рукоять меча.

– Кровь не обманешь, – развел руками Олс и почему-то сказал чуть слышно другим голосом. – Что с тобой, парень?